Вам «забивали стрелку»? Хоть когда-нибудь? Еще не так давно в Люберцах, да и по всей России-матушке, объяснять, что это значит, никому не приходилось. Между тем, есть в России место с таким названием. Впрочем, изысканностью нравов не отличающееся, хотя и находится в месте красоты неимоверной.
Опубликовано - 06.03.22 в 16:00 время чтения ~ 10 минут
-Ты чо, красноперый, здесь потерял?-Мужик лет сорока отделился от группки приятелей и подошел ко мне.
Небритая харя, пивная бутылка в руке, которой он явно собирался дать мне по голове.
Дружки его напряглись и рассредоточились – так удобнее нападать.
Я чуть сдвинул рукой бушлат, «спецпошив», как называли его в гарнизоне. Виднее стал штык-нож на поясе.
Мужик осклабился – он понимал, что окажется проворнее, пока я буду возиться с ножнами.
Но из кузова нашей патрульной «зебры», ГАЗ-66 с мигалками и надписью «военная комендатура» показался ствол автомата. Ну, как бы сам собой.
Мужики приуныли и растворились в легкой утренней дымке.
Здесь, где встречаются Ангара с Енисеем, в поселке Стрелка, впрочем, как и в недалеких Лесосибирске и Енисейске, наши красные общевойсковые, то есть пехотные погоны, действовали на местных своим цветом, как на быков. А то, что мы к конвойным, то есть внутренним войскам никакого отношения не имели, им было плевать – лишь бы повод найти, чтобы зацепиться.
И поэтому в дальние патрули – а бывать приходилось и верст за 300-500 от расположения роты, без оружия мы не ездили.
-Лимонаду купил?-Спросил меня из кабины командир роты.
-Еще не успел. Разъяснял местным за жизнь…
-Ясно. Ну, купи…
И я зашел в ларёк «Товары повседневного спроса».
Здесь торговали водкой, спиртом, хлебом, карамельками и консервами «Минтай, жареный в масле».
Ну, еще облепиховой бормотой под названием «Вино плодово-ягодное».
И, пока мне отпускали хлеб и воду, я любовался на джинсы «Wrangler», кожаные пальто, волчьи шапки и куртки «Super Rifle».
И – вы не поверите, граждане, чуть в стороне от этого невиданного в СССР 80-х годов великолепия, лежали двухтомник «Декамерон» и Кафка.
И – Геродот…
Шмотки здесь продавали исключительно сдатчикам мяса и сборщикам лекарственных трав. Ни на того, ни на этого я похож не был.
-А книжки…-У меня пересохло в горле.-Книжки тоже? Только сдатчикам?
Молодуха продавщица смерила меня взглядом.
-Оно тебе шо? Сильно надо?
-Надо! Очень!
-Тю, чудик…Никто даже не спрашивал…Ну, сдатчикам. Да оно им шо, надо?
Помолчали.
-Можно…Мне?
-Шо?
-Все…
-А, бери!-Она махнула рукой.-Поди ж ты, краснач, а антилихент!
И засмеялась.
-Дайте червонец!-Бросился я кабине «зебры».
-Ты чо, сержант? Спирта обнюхался?-Спросил ротный.
-Не. Там книжки. Я отдам в роте! Деньги есть! Из взносов комсомольских!
Он был нормальный мужик, старлей Несмеянов. Он был человеком, что еще большая редкость в округе.
-А взносы как в штаб сдавать будешь?
-Так то через месяц-два. Перевод получу.
-Про что книжки-то? Не про «это»?
-Ну…»Декамерон»- про «это»…
-Фигасе…Дашь потом почитать!
И он протянул мне деньги.
-Тю, дурной…-Сказал прапор Рудой, обыскав как-то мою тумбочку.-Ну, дурной…Это шо?
-Книги.
-Та на шо они? Устав читай, дурик!
Я забыл, спрашивал или нет – вы бывали на стрелках? Умели объясниться?
Без ножа и без ствола?
А Геродота, академическое издание, я недавно видел на помойке. Вместе с Гёте и Буниным.
СПЛАВ
Прошло двадцать лет. И я приехал в места, где служил, с телегруппой. Вагон-телестудия, в котором мы передвигались куда глаза глядели по железным дорогам страны, встал в Лесосибирске.
Вы помните? Вы ведь, конечно, помните, как Одиссей велел привязать себя веревками к мачте, дабы не слышать сладкого пения сирен, не броситься к ним в пучину морскую?
Мы были слабее. И не стали с оператором и монтажером вязать друг друга, и отправились…
Впрочем, куда в Лесосибирске не ходи, обязательно наткнешься на студенток местного пединститута. Девчонок сюда собирали по всем селам Красноярского края – с условием, что они, отучившись, вернуться назад.
И они, окунувшись в небывалую культуру и комфорт городской жизни, спешили урвать от жизни счастья.
О, нега! О, невыносимый оскал бытия! О, невесомость! И прыгал я, будучи солдатом, из окон второго этажа общаги, чтобы успеть к утреннему подъему в часть – сорок километров тайгой на попутных грузовиках…
-Чо. Точно – с Москвы?-Две ладных девицы не поверили нам.-С самой Москвы?
-Ну да…
Помолчали.
-В кабак пойдем?-Предложил я. Как джентельмен.
Девицы пошушукались.
-Это…Ребята…У нас подружка в общаге…Может, у нас посидим?
О, великая сила надежды! О, крылья любви! О, эфемерность!
В вагон мы вернулись через день.
Ненадолго.
…Воды Енисея – свинцово-серые. Воды Ангары – синие, с прожилками голубого.
Сливаясь у Стрелки, они еще многие версты текут рядом, смешиваясь мало-помалу, и даря надежду – на что?
Да на то, малята, что все будет хор.
-Обязательно будет!-Подтвердил Фрол, старший сплавщик. Мы шли на плотах по Ангаре. Длинные бревна, скрепленные скобами и да цепями, то сходились, то расходились. На корме стоял шалашик, горел костерок.
Дымила уха.
Здесь не принято интересоваться за чужую жизнь – кто, откуда, сидел – не сидел.
Здесь интересуются за свою, а кто еще не сидел, тот не зарекается.
Сплавщики – люди умелые, не бичи лесные, кто каждую весну подписывается в смольщики, да живет в тайге до осени.
Кто такие смольщики? Да смолу добывают, за паек да деньги малые, а документов у них спрашивать охотников нет.
Багор – основное орудие и оружие плотогона.
-Дай попробую?-Спросил я Фрола.
-Балуешь, москвич…Тут сноровка нужна…
-Ничего. Тебе за меня не отвечать.
-Ну, на…
И я тут же оступился и попал ногой между бревен. Ледяная вода обожгла меня, и в следующую секунду Фрол выдернул меня из воды.
-Ну, придется водку пьянствовать…-Сказали плотогоны.-Шоб не простудиться…
Мы шли к урановым рудникам – я всю жизнь слышал, что нет на земле мест более гиблых да зяблых.
И пришли.
Штольня в скале.
Пролом.
-Туда не лезь,-сказали мне.-Там и без дозиметра все ясно…
Тревога разлилась в воздухе, отравила ясный день.
-А лагерь где был?
-Не сохранился. А лежат они…Поодаль. Слева – каторжане. Справа – дубаки.
Дубаки, то есть – охранники.
-Что, тоже умирали?
-А ты думал…Год-два. И нет человека. Хоть с кайлом в штольню не лазили, а все одно…
Я достал пистолет и разрядил обойму вверх, салютуя тем, кто лег здесь в землю, добывая уран для страны.
С криками вспорхнули в воздух вороны, потемнела рябь Ангары.
-А хариус здесь знатный…-Подал голос с плота кашевар.-Не знаю, почему…
Мы выпили и пошли дальше. Темнело, и воля вольная плескалась вокруг, и не было вокруг ни начальников, ни царя в голове. Горел костерок, моргали в мареве бакены на воде, и непонятная, нездешняя тоска томила душу.
-На бушлат,-протянул мне ватник Фрол.-Да спи, кручина и пройдет.
И я знал, я уже знал, что не стану я ее искать в Абалаково – ту, к которой я бегал в самоходы в армии.
Молчаливой была та любовь. И косилась на мою зазнобу вся деревня, что пошла она с красначом, солдатом из комендатуры, а не как все подруги – с честным стройбатовцем.
Да ее чужое мнение не волновало, а меня…А со мной связываться было глупо, я однажды отмахал семерых военных строителей, вздумавших навестить ее темной ночкой, да без спросу, да попользоваться силком.
И не знала деревня, что она одна, похоже, здесь книжки и читала.
Что именно?
Тургенева.
И собиралась поступать в тот самый пед.
Ее замели, когда они с шумной компанией, поддав, шлялись по деревне и увидели красные флаги на сельсовете.
И сняли их со смехом – мол, откуда взялись, зачем?!
А в тот день умер Андропов.
И местные менты всей кампашке сшили дело.
А я уехал на дембель.
…Горел костерок, плескала вода. Иногда в тайге ухали совы.
И знаете что?
Только они меня, кажется, в жизни и понимали - я спас в армии полярную сову, и приручил.
И с тех пор, даже в Подмосковье, меня навещают совы, и чтут, и охраняют мой сон.
Какому психиатру это расскажешь?!
