Когда с космодрома Плесецк стартует ракета, её след можно увидеть за тысячу верст – то есть из Москвы. Но небо в столице – в сполохах реклам и подсветок. А вот рядом, в Люберцах, иногда можно видеть, как распускается в предрассветном мареве диковинная бабочка замерзающих в космосе газов отработанного топлива.
Опубликовано - 30.01.22 в 13:00 время чтения ~ 10 минут
-Сынок! А, сынок! Гриба-то купи! Ить белый же, один к одному!
-Сколько стоит?
-Да пятьсот-то надо дать…
Трехлитровая банка соленых белых стоит столько на перроне станции Плесецкая. В самом космогородке, носящем имя Мирный – триста. Да только из местных никто не купит – сходи, паря, однако, да накоси…По осени, когда займется суриком тайга, когда полыхнут алым отражения в озерах, когда желтизной, как грустью, подернутся поляны – тогда и коси их косой. Хоть белых, хоть маслят, хоть груздей – любишь под водочку? Водочку пьешь?
-Здесь груздь белый, не черный,-сказал встречавший нас капитан.-Икра с него – как пенсия, хороша, да все время маловато!
-Располагайтесь, отдыхайте,-встретили нас в штабе.-Пуск завтра в полпятого. Утра. За вами заедут за час.
Половина четвертого! Лучше бы не ложиться. Это не сон – все время дергаешься, боясь проспать, и проваливаешься в узкий зазор между явью и правью – ах, еще только два с копейками, еще успею отдохнуть...
Я был в Плесецке не раз. Но каждый раз жизнь дальнего гарнизона открывалась мне с новой стороны, его судьба, такая земная – одна сплошная дорога в небо. Мощеная судьбами, мечтами, болью и скорбью, и всепоглощающей радостью, когда с командного пункта, через пару часов после пуска, пройдет команда:
-Засчитано!
Вот они, звезды, мохнатые да колючие, каких никогда не увидишь в Москве. Да только не дотянуться. Не подпрыгнуть, не зависнуть.
Затерянный в архангельской тайге гарнизон – целая система площадок, соединённых железной дорогой. И бывает, что от жилья до места пуска специалисты путешествуют несколько часов. Да и, говоря честно, спецрейсы эти – удобное средство передвижения для жителей окрестных сел и деревень.
Нет такого на русских северах, чтобы не помочь, не подвезти, не выручить. Не только потому, что здесь в одиночку, бирюком, не выжить.
Просто небеса здесь ближе. Один то ли прыжок ввысь, то ли нырок в бездонную озерную синь – пойди пойми, человек, когда даль здесь сливается с далью, и что вверху – то и внизу, как и было сказано всем нам свыше много тысяч лет назад.
Кем?
Каждый думает по-своему.
У каждого для Него свое имя, атеистов на свете то ли мало, то ли нет их вовсе – я не встречал.
И наоборот, чем упорные отрицает Бога человек, тем сильнее надеется, что его разубедят…
И я скажу нейтрально – сказано было Небом.
Половина четвёртого утра. Боги мои, боги! Как хочется спать, и как страшно окунуться в непроглядную законную темь! Но сигналит фарами автобус – пора, сони здесь вам не тут.
…В штабном автобусе, кроме нас много офицеров. Все молчат, и напряжение висит в воздухе – хоть ложкой черпай.
А не половником?
Можно и им – ожидание и первый робкий страх давят атмосферным столбом.
Мы въехали в пятикилометровую зону.
Скопление грузовиков, автобусов, тягачей, БТРов, машин скорой помощи.
-Ближе им нельзя, - ответила на немой вопрос оператора Белова капитан Анна Потехина, пресс-секретарь командующего космодромом.
-А нам?
-А нам – нужно. Но если что случится, они придут к нам на помощь. Не волнуйтесь.
Тут-то мы как раз и начали волноваться.
Ибо по недосказанности этой и стало понятно, почему спасателям ближе нельзя.
Потому что, если, не дай Бог - что, то накроет и их.
-Аня, что, были случаи?-Спрошу я ее уже на КП – когда вокруг никому не будет дела до нас. Когда между нами и ракетой, в пламени прожекторов на стартовой площадке останется ровно тысяча метров просеки в тайге. Когда звезды, навалившиеся всей гурьбой на тайгу, замрут и затаят дыхание. А волки и лисы уже далеко – они ушли накануне, зная, что означает эта суета на стартовой. Они бы ушли и совсем, подальше, да больно зимы стали холодными да голодными, а там, где человек, есть и еда.
-Да. Дважды. Если взрыв до минуты полета случится – шансов практически нет…
И скользнул меж лопаток холодок, и свело желудок, и понятна стала эта отчужденность еще вчера приветливых сопровождающих – сейчас, парень, уже как повезет.
-Впрочем, это было тыщу лет назад,-чуть улыбнулась она.-Когда технологию не соблюли.
-Это какую же?-Спросил оператор Белов.
-Ракету по имени не назвали,-махнула рукой она.
ЗВЁЗДЫ ЗНАЮТ
-Ещё когда только первый пуск был,-скажут нам потом, потом, когда все уже кончится. – Ракета-же вся в инее, от мороза да от гептила. Ну вот, солдатику караульному скучно стало, поднялся на самую верхотуру, да варежкой солдатской да и написал на корпусе «Таня», как любимую звали.
Так ракета и ушла.
-И что?
-Так теперь и пишет начальник смены.
-Не бьют вас за суеверия?
Офицеры помрачнели. Неловко тишина повисла на площадке, где за секунду до этого царили ликование и смех.
-Два раза из Москвы приказывает прекратить.
-Ну, и?
-И, и…Оба раза катастрофы. Страшно вспоминать, как всех огнём с неба накрывало.
-Страшно?
-Да.
Страшно.
И я вижу, что страх прячут за деловитостью и отчужденностью даже генералы.
Накануне днем, на искристом снежном насте, мы снимали заправку.
Тридцать шесть железнодорожных цистерн с гептилом. Подполковник – старший на площадке. Еще пока свеж и бодр – я увижу его валящимся от усталости после пуска. Пар. Иней на ракете. Закурить рискнет только умалишенный. Интересно, если заступающим в наряд не положено отдавать писем из дома – мало ли что там, а вдруг черная весть, и у солдатика крышу снесет? То, может, и табак отбирать стоит – ведь один чирк коробком, и – здравствуй, небо…
-Минутная готовность!
И ящерицей скользнул ужас по позвоночнику.
Ракета – вот она, в столбах прожекторов, в конце километровой просеки. Мы – на КП, с другой стороны этой лесной неширокой улицы.
-Пять.
-Четыре.
-Три.
-Два.
-Один.
-Ноль.
-Пуск!!!
Поначалу - только чиркалек, проблеск, промельк огонька из-под дна ракеты. Полыхнул, чуть не потух. Заплутал, поднялся чуть выше.
Но уже через секунду…
Добро пожаловать в ад.
Адским пламенем полыхнула бетонка. Исчезла, в ужасе метнулась ввысь темнота.
Такого грохота я не слышал на войне.
В радиусе километра от грохота должно было бы погибнуть все живое, но стартовая площадка устроена так, что часть сопки, противоположная нам, срыта в сторону тайги. И грохот уходит туда – основной.
И вот потому и уходит вдаль перед стартом все живое, и в ручье, что прям под сопкой, перестают играть чешуйками хариусы.
Уходят все.
А наряд, что не спит уже сутки, прячется в бетонные щели площадки. И что они там чувствуют, судить не берусь.
Огонь, огонь, огонь без конца.
Огонь, огонь, огонь и я.
Прикипел к видоискателю камеры оператор Белов.
Ракета нехотя, лениво приподнялась - ровно как и мы встаём по утрам.
И показалось, что она сейчас завалится, рухнет на бетонные подушки, чтобы достать, досмотреть свои уже вечные сны.
Но она пошла вверх.
Вверх, вверх, вверх.
Все быстрее и быстрее.
Быстрей и быстрей.
-Выдохни, сказала мне Анна.- Теперь не достанет. Две минуты уже...
А под Москвой, за тысячу верст – не буду говорить, где именно, в Центре – не стану говорить, как он называется, кипела своя жизнь. Там страхи и волнения другие, там свой счёт- выйдет или не выйдет ракета на заданную орбиту?
Вышла!
И у нас, на опаленных бетонных плитах – построение.
Чёрные от бессонницы и волнения лица наряда.
-Поздравляю с успешным пуском!
Генерал из Москвы – в фуражке.
А мне холодно в ушанке.
Но – положение обязывает.
-Коньяк? Коньяк буду.-Ответил мне подполковник, муж Анны – он как раз и был старшим на площадке в тот день.
Мы глотали ледяной коньяк из фляжки на ветру, и ветер выжимал слёзы из глаз.
Мы пили за Родину и за космос, и мохнатые звезды гладили нас, и готовы были принять в свое семейство новую сестру.
Россия! Слышишь ли ты нас? Видишь ли наши слезы и страхи из своей непостижимой высоты?
-Да закусывайте, закусывайте же, черти!-Плакала и совала нам в руки пирожки капитан военно-космических сил России Анна Потехина,-сама ведь пекла, всю ночь у плиты…
Россия. Космос. Навсегда.
Игорь Воеводин
