По понедельникам из Мурманска в море корабли не выходят – традиция. Уже никто не помнит, откуда она взялась, но все ее свято чтут.
Опубликовано - 26.12.21 в 12:00 время чтения ~ 8 минут
-Спиртное несешь?- Спросили меня на контроле в порту. Ребята здесь дежурят серьезные – посадка шла на атомоходы.
-Только в себе…
Помолчали.
-Ну, иди, шутник…
И я поднялся на борт легендарного ледокола «Арктика».
Сутки стояния у пирса, и вот, во вторник, мы отчалили.
Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда…
Хотя бы потому, что ровно через четыре часа, когда мы вышли из залива в открытое море, началась болтанка.
Первым делом высыпался весь нехитрый земной скарб из моего рюкзака – а меня ведь предупреждал старпом, чтобы я все закрепил.
По каюте летали тапочки, майки, свитера. Я встал на койке вертикально, и тут же рухнул обратно.
-Тонем!-Была первая мысль, и я пополз к переборке.
Выглянул наружу.
По Баренцеву морю ходили огромные свинцово-коричневые валы. Ледокол взлетал на гребни и обрушивался вниз.
Но никто не паниковал, не кричал «SOS!» и «Спасайся, кто может!»
-Четыре балла, салага, не дрейфь… - Хмуро уронил проходивший мимо боцман.
Четыре! Боги мои, боги! А если будет пять?!
Сутки «Арктику» трепала носовая качка, и речи о том, чтобы доползти до камбуза и подкрепиться, не было.
Но наутро, в среду, все враз успокоилось.
Я вышел на воздух. Бескрайняя гладь, синева и кое-где – голубые льды.
Я схватил фотоаппарат.
-Мишек снять не надейся,-сказал мне вахтенный.- Вот если встанем во льдах, то тогда они появятся. Два дня будут принюхиваться, а потом медвежата у бортов будут сгущенку выпрашивать…
Север. Север, отец мой! Ветер, братец! Снова я дома. Снова вокруг на две тысячи миль – никого, и только сети антенн ловят скороговорку морзянки, и только солнце, незаходящее солнце, и воля, воля, растворенная в ядреном воздухе высоких широт.
-С почином, салага! Шило будешь?- Спросили меня.
-В смысле – спирт?
-Ну да. Положено так. Ты ведь теперь мореман!
Затерянный мир - территория любви
Моряки выходят на ледоколах в рейс официально на четыре месяца, но на деле получается по году и более, и за все это время они могут ни разу не ступить на твердую землю.
На борту – сотня крепких мужчин возрастом от восемнадцати и до семидесяти. И несколько поварих и прачек.
-Пристают?- Спрашиваю я.
-Обычно ближе к концу рейса, когда совсем одичают без ласки…
Месяц я болтался на «Арктике» по Северному морскому пути, и вот впереди Тикси, куда атомоход причалить не сможет – слишком мелко даже для ледокола с плоским дном, и меня доставит туда буксир типа «река-море».
-Ты чего тут у нас позабыл?- Спросит меня капитан.- От себя бежишь, что ли? Тут таких мы видали…
-Может, наоборот? К себе?
-Ну, и это не редкость. Север, брат, он все повидал…
Позади пять тысяч километров Севморпути – лишь безлюдные берега, изредка – огни поселений, и кресты. Поминальные кресты тем, кого приютили высокие широты, навсегда убаюкав плачем ветра и плеском волны.
А я иду от полуразрушенного Тикси, бывших главных морских ворот в Тихий океан и в Якутию по Лене.
Лена! Этим ласковым женским именем называют могучую реку, чья ширина течения – километров сорок, чья дельта шире дельты Нила, и по всей длине ее в Якутии построен лишь один мост.
-Как-как…А вот так…-Ответили мне в селении Сиктях, когда я спросил, как они попадают на другой берег, где у многих – родственники. Верст сто до переправы, и верст сто – до места обратно…
Или это был Жиганск?
Не помню. Но в Жиганске рыба уже на такая жирная, как в Тикси, две тысячи верст реки – не шутка.
Пачку сигарет здесь стоит рыбина – по такой таксе ее меняют у речников с проходящих редких бортов.
Икра?
Поллитра за кило, цена постоянная.
--Конечно, если беспредельщик какой появится залетный,- объясняют мне якуты, - который сначала людей поить начинает, а потом торговлю вести, и берет за литр бочку в пятьдесят кило, ну, тогда дело другое…
-Какое?
Помолчали.
-А такое, паря. Ему лучше здесь больше не рассекать. Откуда пуля прилетит – разбираться некому…
Река. Воля.
Вы знаете, что такое воля?
Слушайте сюда…
…Костерок уже догорал. Мы сидели со стариком на бережке. Уха с нельмы была съедена, строганина с муксуна – тоже, и огромные, мохнатые северные звезды спустились ближе к Земле, тронь – не убегут.
-Старый я стал,-сказал он.-Внучку, однако, замуж выдавать надо, помру – кому нужна будет?
-А где родители ее?
-Нету.
Помолчали.
Я видел ее – красавица лет шестнадцати, «сахалярочка», метиска якутской и русской кровей.
-Чего ты землю топчешь, чего ищешь?-Продолжил он.-Женись, паря…
Я молчал.
-Хозяйка она. Детишек тебе нарожает. Ты на охоту – в дом никого не пустит. Спокойным будешь…
Я молчал.
Здесь алмазами играют дети. Здесь золото не считают за металл – однако, шибко мягкое, крючка рыболовного с него не сделать. Здесь вместо кошек в домах держат горностаев, а в тундре пасутся овцебыки.
Вернее, горностаев не держат, они вольные. Но хозяева всегда, даже в лютую метель, оставляют для них приоткрытыми двери в амбары – придет, поест. Ни одной крысы в округе в знак благодарности не оставит…
-Ладно, я понял…-Махнул рукой старик, и ушел.
А я сидел на бережке у тлеющего костерка, и небо наваливалось на меня, и звезды кололи мне лицо, и где-то за тридевять земель камлали шаманы, и бежали души в верхние миры по дуге северного сияния, и чувствовал я…
Что именно?
Да то самое, что чувствовали и вы, когда упускали свой шанс.
-Эй! - Крикнули мне с борта буксира. -Ты уснул, что ли? Вечерять будешь? Котлеты с тайменя и уха с осетра…
Мыс Желания
Прошло полгода. Я возвращался морем. Февраль качался над океаном, и панцири льдов сковали его.
«Морковка» - так называют сухогрузы за яркую полярную окраску, шла след в след за «Арктикой». Когда начинались тяжелые льды, «Арктика» и «Вайгач» - второй атомный ледокол, окалывали сухогруз с бортов.
Потом, у Новой Земли, они отстали – спрятались в шхерах. Надвигался шторм, и ледоколам на чистой воде шторма опасны.
А нам?
Пароход швыряла бортовая качка. Старпом Коля, земляк, родом из-под Люберец, уже сутки сидел в рубке и считал:
-Тринадцать, Четырнадцать, Пятнадцать…
-Коль…А, Коль?-Позвал я.-Ты не того? Не это, не? Может, отдохнешь?
-Я не сбрендил, сапог ты сухопутный. Я считаю, за сколько секунд мы из качки с борта на борт выходим. Пятнадцать – мало. Двадцать пять – много.
-В смысле?
-Перевернемся…
Страшнее беды в море нет. Кок раздал НЗ – галеты и воду. Спасжилеты у всех были под койками.
Восемь баллов били в борта.
-Пятнадцать шестнадцать…Семнадцать…
Но мы вышли из шторма у Мыса Желания на Новой Земле. Океан затих, натешившись с нами. Полярное солнце вело нас на запад.
Мы сидели в рубке и пили чай. Спирт тоже.
-Хотел тебя спросить…-Начал я.-У тебя повсюду в каюте – портреты дивчины. Ты рисовал?
-Я.
-С фотки?
-Ну да.
Вахтенные скалывали лед с палубы. Обледенение – вторая беда кораблей и самолетов.
Он долго молчал, а потом сказал:
-Пожениться хотели…
-И чего?
-Да…На выпускном поссорились. И я с утра – на поезд, и в мореходку. С концами.
Помолчали.
-Недавно в отпуске встретил ее. Сорок лет прошло без малого…
-И?
-Что «и»? Дети у нее взрослые. Двое.
-А у тебя?
-И у меня.
Выпили еще, закусили.
И лишь перед тем, как расходиться, он сказал:
-Летом поеду домой – приду к ней.
И вышел, цокнув каблуком башмака.
Мы шли домой. Впереди было Белое море, и там – Архангельск.
-На, тебе,-сунул мне радист телеграмму. Еще на бланке СССР – а ведь прошло с момента краха страны почти тридцать лет…
В ней было только одно слово – «Жду».
Я вышел на палубу. Море ласкалось к бортам, притихший ветерок пел в вышине о чем-то печальном и невыразимом.
-Мало на свете осталось любви,-сказал мне однажды в северных затерянных монастырях некий батюшка.-Все горе на Земле от этой беды…
И было мне жаль всех на свете – непутевого Колю, его подругу, тюленей, по которым мы пойдем через день в горле Белого моря – они только разродились, и не успевали отползти по льду от бортов, себя, и всех вас без исключения.
И крик этот – крик боли, отчаяния и непоправимости, будут преследовать меня еще долго, долго.
-А что делать? Идти-то надо. Жизнь…-Сказали мне.
И только Коля тихо добавил:
-Не могу привыкнуть…
И я не стал спрашивать, к чему именно – к чужой боли, или с к своей.
И понял я – мир создан любовью, полон ей – она разлита в воздухе.
Только боится любить человек - боится, что не полюбят его в ответ.
Правильно делает – квартирный вопрос всех испортил…
