Практически все – по крайней мере, что касается жизненных планов, приключений и исполнения желаний. Ученые вам объяснят механизм этого действия – мозг не различает фантазию и действительность и, принимая ваше желаемое за реальность, начинает действовать соответственно. Ну, а там уж окружающим и деваться некуда – раз так, значит, так. Правда, есть и другая теория, будто бы молитвы ваши будут услышаны и ко времени исполнены, но согласитесь – вам ведь важно, чтобы это случилось, а каким образом – не суть...
Опубликовано - 24.04.22 в 14:00 время чтения ~ 8 минут
– Мелочь есть? А если найду? – пацаны возле книжного магазина в Люберцах смотрели на меня в упор. – А ну, попрыгай...
В детстве я был трусоват. Не герой и сейчас, но беспредельные нравы школы № 776 на Рязанке, дружный коллектив алкашей и грубых футбольных фанатов завода «Молния», что тоже на Рязанке, но ближе к Центру, и комендантская рота в Тунгусской тайге, что гораздо дальше на Восток, чем Люберцы, научили меня бить первым.
А там – посмотрим, иначе ты побежден еще до драки.
…Первая школьная мечта началась с марки британской колонии, с острова, где живут человек сто, и с которым связана история корабля «Баунти», так красиво и неправдоподобно показанная в рекламе шоколадных батончиков.
– Как ты думаешь, чем занимаются все жители этого острова? – спросил меня мальчик из старших классов, безусловный авторитет в филателии всей школы.
– Рыбу ловят?
– Марки выпускают...
И у меня поплыл фундамент мироздания.
– Вот это жизнь! – крутилось в голове. Океан, фрукты, пираты и марки...
Так родилась первая страсть.
На нее уходили все случайные деньги, все время, все желания. Марок было много, но в продаже были только отечественные для стран народной демократии. И приходилось отпаривать марки стран далеких и недоступных с редких конвертов. А также покупать у детей, чьи родители ездили за границу – в 41-й спецшколе на проспекте Вернадского, откуда меня и выгнали прямиком в
776-ю, учились и дети дипломатов, и иностранцев.
Я не был изгоем в классе, но не был и популярен – тюфяк тюфяком. И в мечтах, горячих детских мечтах, пронзительных до слез и головной боли, я рвал из-за пояса пистолет, я отстаивал честь флага и флота, я гонялся за пиратами по неведомым теплым морям, и все, все это – ради нее, златокудрой дочки польских дипломатов, красавицы Божены из моего класса.
Божена на меня не смотрела, проучилась у нас недолго, но осталась в памяти на всю жизнь.
И смеялись надо мной рано созревшие и вымахавшие под метр восемьдесят одноклассницы – когда я вдруг, попутав миры, начинал говорить красиво и вычурно, как герои Жюль Верна или Майн Рида, и когда я видел себя не увальнем в мышиного цвета форме с вытянутыми коленами, а минимум – мушкетером.
– Ты чо, в натуре? Попутал? А ну, прыгни, тебе говорят!
Мы еще стоим на Октябрьском проспекте. Еще – зима 1975 года. Их трое, и один сжимает в кулаке свинчатку.
И помощи ждать неоткуда – прохожим наплевать.
А у меня в руках не свинец, а маленький альбомчик с марками. Какими? Да серия Бурунди, «рупь двадцать» стоимостью, продавалась во всех книжных и канцтоварах – но красивая до невозможности!
Жизнь текла своим чередом. Увлечение марками чуть поутихло – ему на смену пришли монеты. Их тоже было много – и частью найденных, царских.
Монеты!
Я же специально таскал с собой огромный медный екатерининский пятак, размером в полладони – вот именно для таких случаев.
В конце концов, я уже полгода учился в 776-й, и кое-какие уроки, преподанные мне шпаной, усвоил вполне.
– Ща, – ответил я и медленно полез под пальто, в карман брюк. Так носить пятак было неправильно – в драке неудобно доставать.
Но зато не потеряешь...
И под руку с марками и монетами по жизни шли со мной книги. Я плохо учился в школе – мне было неинтересно. Я не понимал, как мне может пригодиться в жизни вся та галиматья, которой нас пичкали.
– Вот вырастешь – тогда и умничай! – рычали овчарки-педагогини, неумные и малообразованные, зато всегда первыми поддерживавшие любые приказы начальства – не рассуждая, не умничая.
Я глотал книги, одолевая в день страниц по восемьсот. Так я научился скорочтению и умению в любом тексте выхватить суть, понять главное, отсеяв второстепенное, как шелуху – качество для будущего репортера незаменимое.
А потом это умение и полученный уже в репортерстве навык быть кратким и внятным дадут мне стиль в писательстве – умение создавать эффект присутствия, буквально парой-тройкой деталей, парой фраз, но точных, как в прицеле.
Помните Высоцкого? У него в любой строчке слова как патроны, пригнаны друг к другу без зазора.
Наверняка в детстве он и дрался, и мечтал, и что-то собирал, мечтая...
Годы неслись все быстрее – из МГУ, как в свое время из французской спецшколы, меня выперли, и вместо постижения Гомера и шведской грамматики я два года практиковался в драках в спецподразделении.
А ночами, под храп сослуживцев, из казармы с двухъярусными койками, с кое-как заправленными в ряд шинелями и бушлатами, я уплывал в дальние и теплые моря, где ждет, обязательно ждет меня на неведомом и райском острове златокудрая Божена, где драки рыцарские – до первой крови, и где никакой прапор-идиот не выпьет мой одеколон.
– Алан Делон, Алан Делон не пьет одеколон! – до этой песни оставалось еще четыре года.
А пока мой сон охраняет спасенная мною и прирученная полярная сова – что за пират без попугая на плече?!
Она сидела на металлическом и гладком поручне койки каждую ночь. Она выцарапала бы глаза одним махом когтистой лапой первому же сунувшемуся ко мне сонному.
А нож был у меня всегда под подушкой. И ко мне не сунулись, хотя и собирались. А жизнь, жизнь неслась уже стрелой, пущенной из тугого лука с серебряной тетивой то ли защитниками древней Трои, то ли ее захватчиками – не помню, Гомера я так и не дочитал.
Я шатался по жизни неприкаянным до двадцати восьми лет, я все разбегался по взлетке, а все уже парили в вышине. И я отор-вался от бетонки.
За год я стал одним из ведущих репортеров Москвы. Еще через два – спецкором «Известий», что было равно пропуску в рай.
Только ксива репортера этой газеты производила гораздо большее впечатление на ментов и начальников – там стояла тисненая печать и крупно было написано:
«Верховный Совет СССР».
Боги, боги мои!
Пусть прапор выпил одеколон «Саша». Пусть лакирнул туалетной водой «Dior», присланной мне из дома.
Пусть он же отобрал перед дембелем нож, самодельный клыч, которым беспредельщики в драке ударили меня сзади, и который выбили у них из рук салабоны, которых я не давал в обиду.
Пусть улетела по весне сова – ее ждала вторая все эти три месяца, а мне было пора на дембель.
Я выпустил птицу, и сжалась камнем душа.
Сова же две недели кружила каждый вечер над плацем, где стоял я на разводе, и мне было легче, легче – я знал, что меня любят, бескорыстно и верно.
Чем кончилось, мой друг? Впереди были и Париж, и неведомые острова в Бермудском треугольнике, и Севморпуть, и шторма, и все океаны – пока кроме Индийского.
И любовь женщин – чаще неверная, чем преданная, чаще обжигающая, чем греющая, чаще лишняя, чем необходимая, чаще игра, чем жизнь.
Но ведь жизнь – это игра?
И ждали меня и свобода, и успех, и лёгкие деньги – да мало ли, в том ли счастье? А в чем же? Скажу тебе по секрету, мой друг – у самурая нет цели, есть только путь. Следовательно, история пока не закончена.
Еще не прочитаны все книги.
И пусть коллекция монет продана хозяевам пивной «Пупок» на Большой Полянке в 1981-м году, в момент острого безденежья. Пусть коллекция марок загнана по частям перекупщикам у памятника первопечатнику Ивану Федорову, вместе с лучшей частью родительской библиотеки.
Пусть.
Деньги приходят и уходят. Марки я собрал заново, уже после 45 лет, не в пример тем первым. От книг ломятся шкафы, а от названий и имен авторов плывет голова.
Вот только Божена... Польская красавица Божена с огромными лучистыми голубыми глазами, я так и не решился сказать тебе, что лучше тебя нет никого на всем проспекте Вернадского.
И на Университетском проспекте.
И даже – на Октябрьском проспекте в Люберцах...
Как не решился показать Высоцкому свои стихи – а жизнь нас сталкивала нос к носу пару раз.
И девчонки, что уже начали мной к моему изумлению интересоваться – как раз в то лето, когда я вымахал под метр девяносто, сразу на пятнадцать сантиметров, дали мне его телефон.
Я позвонил.
– Алло!– он снял трубку.– Алло! Да говорите же, что вы, в самом деле!
А мне сковало горло.
– Кто там? – спросил женский голос в комнате.
– Не знаю. Молчат.
И трубка легла на рычаги.
Почему, почему, почему же?! – спросите вы.
Да потому, что был трусоват.
И тяну, тяну и тяну, все еще тяну и никак не вытяну тяжелый и медный пятак екатерининских времен из узкого кармана индийских нетрущихся джинсов «Miltons» – иных было не достать.
Мечтайте, господа и товарищи!
Но знайте – мечты сбываются.
Вперед! Только – чур, я не виноват. Это мой путь, моя колея.
Выбирайтесь своей колеёй...
Игорь ВОЕВОДИН