Ровно 75 лет назад, 11 апреля 1945 года, заключённые Бухенвальда подняли восстание и установили контроль над концентрационным лагерем. Это событие легло в основу празднования Международного дня освобождения узников фашистских концлагерей. По информации председателя Люберецкого общества бывших несовершеннолетних узников фашизма Нины Белоусовой, на сегодняшний день в нашем городском округе проживают 149 человек, чьё детство прошло в концентрационных лагерях.
Опубликовано - 11.04.20 в 08:07; время чтения ~ 3 минуты
27 января 1945 года Красная Армия освободила Освенцим – один из самых страшных нацистских концлагерей, ставших ярчайшим примером бесчеловечности гитлеровского режима. Отдельная страница истории концлагеря связана с медицинскими экспериментами над людьми.
В Люберцах остался всего один человек, кто своими глазами видел ужасы Освенцима. Через этот концлагерь прошла почти вся его семья.
Журналист «ЛГ» побывал в гостях у Василия Адамовича Савченко, и вот что он рассказал.
Младший ребёнок
- У родителей было 9 детей, я самый младший. Старшая сестра Надежда прошла всю Великую Отечественную, а два брата – Адам и Евгений – с началом войны ушли в партизаны, в 1944 году они погибли под Витебском.
Родился я в Могилёвской области. Но когда в середине 1930-х годов отца отправили на укрепление границы с Польской Республикой, мы перебрались в деревню Лесины Витебской области.
Через несколько месяцев после начала Великой Отечественной наша семья была вынуждена уйти в лес к партизанам. Мне было около 10 лет, когда я вошёл в состав диверсионно-разведывательного отряда. Был связным между партизанами и подпольщиками, ходил в разведку.
Весной 1943 года началась борьба с партизанами в лесах Белоруссии. Где-то в конце апреля немцы нас окружили и, выгнав на дорогу, погнали в Лепель. Но мы остались живы. А оставшиеся в деревне жители, в основном это старики и дети, которые вовремя не ушли в лес, были согнаны в здание школы и заживо сожжены. Вскоре заполыхала вся деревня, на пепелище остались одни печные трубы.
В Лепеле нас заключили под стражу. Немцы в лесах начали разбрасывать с самолётов листовки, в которых содержался призыв к партизанам – сдаться. Тогда они выпустят из тюрьмы их родных.
Партизаны даже пытались нас освободить, но всё тщетно. Месяца через два гитлеровцы выдворили нас на улицу, построили в колонну и погнали в сторону Витебска. Так мы оказались за колючей проволокой «5-го полка». (Концлагерь располагался на месте, где ранее дислоцировался 5-й железнодорожный полк, – прим. авт.). Пробыли мы здесь недолго. Когда был сформирован эшелон, нас отправили в Освенцим. Мама, отец, я, брат и сестра были вместе. Вот они, последние часы, когда мы находились рядом друг с другом.
Номер вместо имени
Наш эшелон прибыл к воротам нацистского концентрационного лагеря Аушвиц-Биркенау 9 сентября 1943 года. Повсюду немцы с лающими овчарками и озлобленные эсэсовки-надзирательницы. Нас сразу разделили: мужчин в одну сторону, детей младше 14 лет и женщин – в другую. Меня, маму и сестру Иру навсегда разлучили с отцом и Володей. Позже несколько раз мне удавалось видеться с братом, поскольку территория лагеря разделялась на две основные части забором из колючей проволоки (она постоянно находилась под высоким напряжением), а между заборами проходила лагерная аллея шириной метра два, по ней ходил часовой. По краям стояли смотровые вышки.
Зашли на территорию лагеря. Первым делом нам приказали отложить в сторону личные вещи и сдать документы. Когда всех наголо обрили, велели снять с себя всю одежду и проследовать в санпропускник. Загнали нас в это помещение, с потолка всюду свисают душевые лейки. Когда я всё это увидел – остолбенел. Ведь никто из нас не знал, воду сейчас пустят по трубам или газ. О газовых камерах Освенцима мы уже были наслышаны. Пустили воду. Правда, сначала холодную, потом горячую. Ополоснувшись, вышли уже через другую дверь. Здесь я увидел горы одежды и обуви, в основном детской. А ещё – полосатую робу самых разных размеров (вероятно, её носили сожжённые, погибшие в газовых камерах и умершие от голода жертвы концлагеря). Мы подобрали себе полосатую форму, и нас выгнали на улицу. Конечно, никакие личные вещи и документы никому не вернули.
Впереди стояла длинная очередь. Здесь нас разделили: детей поставили в один ряд, женщин – в другой. Подходит моя очередь. Меня схватили за левую руку и накололи номер – 149774. Кстати, в фильме С. Колосова «Помни имя своё» номер маленького узника Гены Воробьёва отличался от моего двумя цифрами. (В эпизоде, когда Зинаида, мама Гены (актриса Л. Касаткина), лежит из-за зрения в больнице, она называет номер сына 149718, – прим. авт.).
Все мысли о еде
Дважды в день, утром и вечером, мы выходили на аппель (перекличка заключённых, устраиваемая лагерным начальством). Сначала вдоль наших рядов проходила блоковая, потом эсэсовка. Они проверяли, у всех ли наколоты номера. Если у кого-то его не было, грозила прямая дорога в крематорий…
Также на аппеле иногда определялся род занятий на ближайшее время. Перекличка происходила на аппельплаце, главной лагерной площади. Здесь мы могли стоять по нескольку часов. И не важно, льёт ли сильный дождь или палит солнце. Стоять неудобно, на ногах надеты деревянные колодки. А ещё было трудно дышать, когда доносился ветер со стороны дымящих труб крематория.
В блоке (бараке), где мы жили, было очень тесно, но и мама, и я с сестрой ютились рядом. Спали на полке в одной клетушке все вместе.
Кормили нас два раза в день. Утром – кружка кавы (что-то вроде кофе) и таблетка сахарины, а в обед или ближе к вечеру наливали половник баланды и давали кусочек эрзац-хлеба. Кушать хотелось всегда, о еде были все мысли. По весне мы не то что щипали травку, даже корешки выдёргивали из земли и сразу съедали.
Недалеко от нашего блока была кухня для обслуживающего персонала. Какое счастье, если в стоявшей рядом мусорке мы находили хотя бы гнилую картошину.
Остались сиротами
Но самое страшное, на мой взгляд, началось позже – когда у матерей стали силой отбирать детей. Что тут началось! На фоне лающих со всех сторон собак и кричащих эсэсовцев навзрыд плакали и дети, и матери. Мама понимала, что мы с ней больше никогда не увидимся. Она повторяла мне только одну фразу: «Запомни, где ты родился: Могилёвская область, Круглянский район, деревня Яново».
Сестре стало плохо, её поместили в ривер (лагерная больница), а меня загнали в другой барак.
Нездоровых и ослабленных узников немцы не держали. Когда мама уже не могла стоять на ногах и самостоятельно передвигаться, её сожгли.
Общаясь с братом через колючую проволоку, я узнал, что отец был очень ослаб, в течение трёх дней он почти не вставал с нар. «Мы стояли на аппеле. И я заметил, что папу вынесли из блока на носилках, – рассказывал Володя. – Увидел только одно движение его руки. Видимо, прощался… Папу сожгли».
Немцы всё досконально фиксировали. В справке, которою годами позже я получил, написано, что Адам Трофимович Савченко, мой отец, умер 9 декабря 1943 года в 18 часов 15 минут.
Подопытные дети
Недолго я пробыл в блоке, куда меня перевели после разлучения с мамой и сестрой. В ноябре 1943 года в барак зашли несколько врачей, уже позже я узнал, что среди них был доктор Йозеф Менгеле. Он показывал пальцем на детей, которые ему подходят. Их отводили в сторону. В число избранных попал и я. Нас тут же собрали и увезли в Патулице. На территории этого польского рабочего лагеря были построены несколько бараков, в них нас заселили. Барак разделили на комнаты-«штубы», в каждую – отдельный вход. На нас ставили опыты. Мне, например, делали какие-то уколы. К сожалению, большая часть детей после экспериментов погибла…
Весной или летом 1944 года нас, чудом выживших детей, вывезли в лагерь, расположенный на территории польского городка Константынув. Тут я увидел Иру. Встреча была короткой, потому что уже предстоящей ночью нас, человек 50-60, посадили в поезд и увезли в Криммичау. Работал в цехе, специализировавшемся на производстве запчастей для автомобилей Фольксваген. Очищал от ржавчины болты и гайки.
Жизнь после концлагеря
И гитлеровцы, и мы чувствовали, что война скоро закончится. Когда немцы уже поняли, что вот-вот должны прийти советские или американские войска, нас заперли в бараке, наглухо заколотив двери и окна. Конечно, мы готовились к худшему, думая, что нас сожгут. К счастью, американские солдаты вскоре освободили Криммичау и нас выпустили на свободу.
Через неделю территория города отошла под влияние СССР. Советские солдаты привезли нас (на момент освобождения в живых остался 21 ребёнок) в Дрезден. Уже здесь всех посадили в теплушки и отправили в сторону дома, в Оршу. Привезли в приёмник-распределитель для несовершеннолетних и хотели определить в детдома. Но я наотрез отказался, сославшись, что меня ждут дома. Хотя о братьях и сёстрах совсем ничего не знал. Где они были и вообще – живы ли.
Добрался до старшей сестры Анны, она жила с двумя маленькими детьми. Когда осенью 1945 года её муж после тяжёлого ранения вернулся из госпиталя домой, мы приняли решение, что жить всем вместе будет тяжело. Решили меня определить в детдом, что находился в деревне Кривичи под Витебском. Из него я сбежал, поскольку планировал уехать в Германию, где вместе с мужем-военным жила моя сестра Надежда. Но меня поймали и привезли в детский дом в Докшицы.
Немного повзрослев, отправился в Минское суворовское военное училище. Члены комиссии, увидев вытравленный на руке номер, в поступлении мне отказали. Сказали, что слаб здоровьем. Вернулся в Докшицы, и директор детдома посоветовал сделать татуировку, которая смогла бы скрыть номер. В результате поверх злополучных шести цифр появился кинжал, обвитый змеёй.
После очередного побега из детского дома я оказался в Вильнюсе. В городе Укмерге окончил курсы трактористов, в течение года трудился на МТС. Отслужив в армии, приехал в Москву, в Люберцах живу с 1954 года. Работал шофёром, сначала ездил на самосвалах, потом водил рейсовые автобусы. Ира и Володя, пережив Освенцим, умерли уже в мирное время. И сегодня из нашей большой семьи я остался один.
Богдан Колесников
Фото автора